Активист и блогер Павел Виноградов — один из ветеранов беларусского протеста. Впервые с политическим преследованием он столкнулся еще в 2008 году. Затем — после выборов и протестов 2010-го. Его последнее задержание в декабре 2021 года обернулось приговором в пять лет лишения свободы по трем статьям. Во время заключения мужчина провел полгода в ШИЗО, перенес туберкулез и похудел на 36 килограмм. 11 сентября 2025-го Павел оказался на свободе, но его принудительно вывезли в Литву. В интервью «Зеркалу» бывший политзаключенный рассказал о самом страшном моменте за решеткой, «прекрасном» времени с туберкулезом и о том, почему не стоит бояться людей в погонах.
«Администрация посчитала, что я вообще охреневший бэчебэшник, и надо бы указать мое место«
— Оказавшись на свободе и в Вильнюсе, вы сказали: «Сейчас мне подвезут коньяк, я его выпью и буду слушать, что тут происходит». Каким он был на вкус после почти четырех лет заключения и сухого закона?
— Предлагаю сразу перейти на ты. Коньяк был потрясающий. Не столько букетом и ароматом той бочки, в которой он делался, а тем, что это — коньяк со свободой. Я как будто бы ее глотнул. Помимо всех прочих, встречал нас Франак Вячорка (главный советник Светланы Тихановской. — Прим. ред.). И я говорю: «Франак, слушай, с тебя коньяк». Так получилось, что мы разминулись, а коньяка нет. Потом встретились еще раз, и я напомнил. Франак взял и отдал. Правда, не коньяк, а немного другую вкусную штуку. Но мне тоже понравилось.
— Прошло два месяца после освобождения. Остались ли еще какие-то тюремные привычки?
— К сожалению, остались. Я не выкидываю никакую еду: если что-то испортилось, то для меня это съедобно. Отчасти поэтому я уже набрал килограмм десять.
Поначалу поднимался рано, потому что в исправительных учреждениях подъем в 6.00. Ко мне подходили люди, говорили: «Павел, у вас тоже проблемы со сном, как у всех? Вы рано поднимаетесь, даже если поздно ложитесь?» Но я не считаю это проблемой. Охотно верю, что у кого-то они есть, но я так привык — во сколько бы ни лег, просыпаюсь в 6.00.
Еще привычки… Не знаю. Скорее, меня поражает другое: я не понимаю, что такое деньги. Теряюсь в магазинах до сих пор. Муки выбора — мне хочется всего. И еще я до сих пор не понимаю, что такое евро — трачу деньги бездумно.
— В интервью «Нашай Ніве» ты рассказал, что из-за провокации получил «низкий статус». Когда и как это случилось?
— У меня это случилось следующем образом. В день приезда в колонию № 11 в Волковыске на горе рядом с ней появились два флага — бело-красно-белый и украинский. Под нашим была записка: «Виноград, держись, ты молодец». Администрация учреждения посчитала, что не такой-то я и молодец, а вообще охреневший бэчебэшник, и надо бы мне указать мое место.
Спустя 40 минут пребывания в колонии на меня составили акт. В этот же день я оказался в изоляторе — дали пять суток. Вышел только потому, что некому было меня «крестить» (то есть дать еще сутки изолятора), хотя на меня уже был составлен [новый] акт. Вернулся обратно в карантин. Меня завели в санчасть и там нашли пятно в легком. Из-за этого отправили в изолятор санчасти.
Я очень сильно хотел поесть сала и колбасы и подошел к местным активистам. Сказал, что готов обменять еду на сигареты. Нашелся человек, который предложил кашу, но я отказался. Говорю: «Не надо, мне нужны сало и колбаса». На следующий день он сказал, что нашел пачку вафель, которую готов обменять на две пачки сигарет. Я согласился. Он отдал мне вафли, а я ему — сигареты. Оказалось, он был «петухом» (заключенным с «низким статусом». — Прим. ред.) и не предупредил об этом. По тюремным понятиям, он должен был это сделать.
Через две секунды после его ухода завхоз Николай Сачков сказал: «Знаешь, у кого сейчас купил вафли?» Я говорю, что нет. Говорит: «У «петуха» купил», и закрывает дверь на ключ.
Потом пришли ребята, которые корчили из себя криминальных авторитетов. На самом деле они были похожи на сотрудников ГУБОПиК — работали в колонии больше, чем сотрудники администрации.
По сути, мое слово было против его. Он (заключенный с «низким статусом». — Прим. ред.) утверждал, что предупреждал меня и якобы раньше приносил мне колбасу. Всё — мне вынесли определение: «Ты — «петух»». Я еще на воле подозревал, что такая ситуация может произойти, потому что слышал разные истории, которые происходят с политическими. Решил, что если такая ситуация случится, то сразу скажу: «Хорошо, давайте, я пошел в «петушатню»». Так и поступил.
Это я сейчас из себя корчу крутого пацана. А тогда испугался — мама, не горюй. Мне было некомфортно: «Какой же я «петух»? Вы что, не узнали? Я же Виноград — папин бродяга, мамин симпатяга». Но нет, они как раз-таки узнали, именно поэтому меня туда и определили.
Уже позже я выяснил, как это проходило. Естественно, все от администрации [колонии]. Режиссер этого мероприятия — майор, на тот момент, по крайней мере. Сейчас — не знаю. Он был замначальника оперативного отдела и отвечал за всех «экстремистов» в лагере — Сергей Никодимович Самущик. Привет ему. Кто был заказчиком — не знаю. Возможно, это решалось внутри колонии, но, может, ГУБОПиК меня «заказал», чтобы показать мое место.
«Строгий режим — и так дно, а «петушатня» — дно дна»
— Как был устроен быт и общение с другими заключенными, когда ты получил этот статус?
— Давай расскажу, как устроено по тюремной жизни, а потом — как было у меня. «Петух» — нечисть, тварь, не достойная называться человеком. Его даже бить руками запрещено — только палкой или ногами. Это человек, который всегда всех пропускает. Передвигаться должен так, чтобы, не дай бог, никому не помешать. Если надо — по стеночке. Отдельные умывальники, столы. Если в отряде есть комната для приема пищи, то «петухи» там не едят. У них свои нары. Если ты будешь грубо или неуважительно разговаривать с людьми в другом социальном статусе, то тебя имеют право «спросить физически», то есть побить. Ты — никто. Обращение «эй, п***р» — в принципе нормальное. Строгий режим — и так дно, а «петушатня» — дно дна.
У меня, слава богу, было несколько иначе. Потому что очень многие в зоне знали, как и за что меня «урабатывали». Часто подходили люди, говорили: «Паша, мы все понимаем, вопросов к тебе нет вообще никаких, все нормально, все по-старому». Были только какие-то моменты конкретно по тюремной жизни — из одной кружки не пить и так далее. Отношение ко мне было лучше, чем к среднему заключенному. Если надо, передо мной и дверь придерживали, и вперед пропускали, и уступали место в душе, и из изолятора встречали. Или если я обращался с просьбой, то мне помогали.
— Что было самое страшное, что с тобой происходило или ты видел в заключении?
— 6 сентября 2022 года мой потерпевший, гражданин [Александр] Лукашенко, утверждал по радио, что скоро амнистия. В том числе для тех, кто сидит по «экстремистским» статьям. Выпускать должны были ко Дню народного единства.
Я обрадовался: клево, как и рассчитывал — меньше года посижу и скоро «выпуливаюсь». Но не тут-то было! Через некоторое время по тому же радио какой-то милицейский чин заявил, что амнистия будет только для тех, кто подписал прошение о помиловании.
Тогда мне стало страшно — я усомнился сам в себе. Почувствовал, что не уверен: если мне сейчас предложат подписать прошение о помиловании, как я поступлю? Очень сильно испугался, что могу его подписать, ведь это претит всему, что я делал. Откровенно говоря, слава богу, тогда мне никто ничего не предложил. Когда ко мне в изолятор заходили люди в масках, чтобы объяснять, что я неправильно живу, не так боялся, как этого.
— Кто к тебе заходил, как и что они тебе объясняли?
— 18 декабря 2024 года я был в ШИЗО колонии в Волковыске. Сижу, никого не трогаю, и вдруг открываются двери. Смотрю, а там какие-то дяди в масках, без опознавательных знаков — шлемы, броники, спортивная одежда гражданского образца.
Меня вывели из камеры, ударили головой о стену, поставили на растяжку, начали объяснять, что я неправильно живу, палец выламывать. Говорю, что вас много на меня одного. Тогда кто-то предложил: «Что, может, на разы хочешь?» (драка один на один. — Прим. ред.) Я говорю: «Хочу». Но он почему-то не захотел.
По слухам, это было спецподразделение, которое должно усмирять бунты. Я не знаю, может, это у них такая тренировка была на «экстремистах».
— В 2022-м в оршанской ИК-12 у тебя обнаружили туберкулез. Ты знаешь, как заболел? Что происходит с такими людьми в колонии, как тебя лечили?
— Я не знаю, где его цепанул. Но думаю, что в барановичском СИЗО, в старом корпусе. Если бы читатели увидели, как там сидят, у них бы трясся глаз. Так живых людей содержать нельзя.
По поводу того, что такое туберкулез и как его лечат. Время болезни было самым легким и прекрасным из всего, проведенного в заключении. Симптомов я не чувствовал вообще нисколько. Даже сначала показалось, что меня обманывают.
Единственное, что я чувствовал, — побочное действие лекарств. Мутило примерно полтора часа после приема. Это все. Но! Меня закрыли в спецпалате, это то же ПКТ (помещение камерного типа. — Прим. ред.), только с тихим часом и нары отстегнуты [от стены]. Я сидел один, читал по три книги в неделю. Отоварка (возможность покупок в магазине. — Прим. ред.) была на шесть базовых, потому что администрация немножечко потерялась и забыла, что мне ее нужно ограничить. Всего хватало. Было тихо, спокойно, радио играло.
«Некоторые — и сотрудники учреждения в том числе — мне откровенно помогали»
— Ты похудел на 40 килограмм. Как это происходило и как ты себя чувствовал?
— При поступлении в изолятор временного содержания я весил 125 килограммов. Потихонечку, при помощи отсутствия алкоголя, наличия режима питания и режима дня, постоянной ходьбе по камере килограммы начали уходить.
Становишься легче, круче, красивее, моложе. Единственный минус — жиробасам не холодно. В изоляторе я, конечно, жалел, что похудел. А когда я был жирненький, то сидеть в изоляторе было милым делом. Мне вообще никогда не было холодно.
— При Лукашенко тебе ограничивали свободу и лишали ее трижды: в 2008, 2011 и 2021 годах. В чем различия между сроками?
— В геометрической прогрессии все шло в сторону ужесточения режима содержания. Сначала мне дали «домашнюю химию». Получил два года, а через один случилась амнистия. За год домой с проверкой пришли только раз. То есть я чувствовал себя довольно свободно. Единственное, приходилось каждую неделю на отметки ходить, какую-то справку с места работы приносить.
В 2011-м меня опять посадили. Зона все-таки жестче, похуже. Но сейчас вспоминаю: когда выходил, говорил, что это был очень плохой санаторий. Я ни разу не был в изоляторе. В колонии у кого-то были телефоны, можно было выпить алкоголя, чувствовать себя довольно свободно. Нормальная была, на самом деле, атмосфера.
Если бы [во время последнего заключения] меня каким-то образом перенесли в мои «Волчьи норы» образца 2011-го, то я бы подумал, что отпустили на свободу. Единственное, что меня смущало бы и отличалось от свободы — отсутствие женщин. Настолько там было расслаблено.
— Как твой предыдущий опыт ограничения свободы отражался на отношении сотрудников и других заключенных, когда ты снова оказался за решеткой в 2021 году?
— Некоторые относились ко мне более серьезно, чем к многим другим политзаключенным, потому что… Что тут греха таить: там сидит много вообще случайных людей. Кто-то написал комментарий менту, поставил лайк — такие люди. Меня осужденные и администрация выделяли и относились ко мне более серьезно.
А некоторые — и сотрудники учреждения в том числе — мне откровенно помогали. Не будем называть фамилий. Было клево и очень приятно. Конечно, это единичные случаи, исключения скорее. Но их было не так-то и мало. Один, например, каждую смену приносил мне конфеты в ШИЗО. Я не скажу, в каком учреждении, но он очень рисковал.
Были люди, которые приходили ко мне в камеру с обыском и говорили: «Послушай, Паша, я на тебя бумаг составлять не буду. Мне не надо. Я не такой. Так что будь спокоен, я просто для вида тут сейчас похожу».
— Что ты сегодня сказал бы беларусам?
— Послушайте, ребята, не такие-то они там и страшные, не такие-то они и мощные. Их можно уделывать даже в одиночку. Надо только не ссать. Потому что тот, кто ссыт, тот гибнет. И тогда наша возьме.
